Московский "Сити"

Особой достопримечательностью московской биржи, ее гордостью была богатейшая библиотека в несколько десятков тысяч томов и стоимостью более 46 000 рублей. Мысль об ее устройстве возникла с появлением в начале 70-х годов работ по рассмотрению новых проектов уставов Вексельного и О торговой несостоятельности. Тогда приобрели полное собрание законов Российской империи и видов внешней торговли. Это и стало отправной точкой для создания библиотеки. Инициатива ее устройства принадлежала старшине А. Трапезникову, который считал крайне необходимым составить подробную историю торговли и промышленности России.

А вот с биржевой прессой в Москве, да и во всей России, дело обстояло плохо. Лишь Нижегородская и Рыбинская биржи имели свои газеты. Остальные довольствовались бюллетенями и другими газетами, которые публиковали статьи об экономике. Хотя большое значение этому делу придавали. Еще в 1903 году на встрече с биржевиками бывший министр финансов, а в те годы председатель комитета министров, С. Ю. Витте сказал: «Имейте свои органы печати для выяснения всех ваших интересов в правильном свете, для защиты их перед общественным мнением, для подготовки их представления правительству. В создании такой организации самая существенная потребность торговопромышленного класса».

Именитые московские биржевики
Мануфактур-советник Е. О. Гучков увеличить (86 Кб)	Мануфактур-советник Т. С. Морозов увеличить (60 Кб)
Коммерции советник С. Л. Лепешкин увеличить (91 Кб)	Мануфактур-советник А. И. Хлудов увеличить (100 Кб)

Состав посетителей биржи был всегда необычайно пестрый. Кроме коренных московских купцов, среди биржевой публики можно было видеть представителей почти всех народностей, населявших Россию. Но сделки здесь заключались относительно редко. Они происходили в основном вне биржи. Так что долгое время биржа существовала, скорее, для деловых бесед, чем для торговли, где встречаются не только спрос и предложение. Дело в том, что тогда на бирже не было образцов товара, не были выработаны и установлены товарные типы. В такой ситуации приходилось волей-неволей заключать сделки не вдали от товара, а там, где он складировался. И ничего тут не было удивительного, что на биржу шли не для заключения сделок, а для сбора необходимых сведений. Хотя их можно было получить и вне здания биржи. Поэтому существовало еще одно понятие — «наружные собрания», когда люди толпились на ступеньках, решая свои проблемы.

На Московской бирже подавляющее большинство совершаемых сделок принадлежало к категории товарных, а фондовых было сравнительно немного. Однако свидетели биржевых собраний тех лет отмечали, что именно фондовики устраивали в зале «непотребный» шум. А те, кто имел возможность сравнить биржевые собрания москвичей, скажем, с собраниями парижан, отмечали, что у наших они проходили тихо и степенно. Да и число котируемых бумаг не могло сравниться с западноевропейскими.

Многие современники считали, что личная честь на товарных биржах ценится дороже, чем на фондовых. Объясняли это просто: главы банкирских домов или директора акционерных компаний, выпускающих ценные бумаги, не появлялись на бирже. Купец же, часто имевший давние семейные предпринимательские традиции и лично работавший на бирже, не мог себе позволить запятнать честь предков, фамилии.

Публика, принимавшая участие и в тех, и в других операциях, отличалась по национальности. Товарными сделками интересовались, как правило, русские, а фондовыми занимались немцы и евреи. Тогда неоднократно повторяли, что товарная биржа серьезна и полезна, а фондовая вредна и склонна к ажиотажу. До определенной степени консервативные москвичи высказывались за необходимость сильных репрессивных мер против фондовой торговли и даже за ее изгнание с биржи. Недолюбливание последней объяснялось, конечно же, ее относительной молодостью. Еще в 1847 году на предложение гоф-маклера доставлять сведения о ценах на акции биржевые маклеры ответили: «…в Москве банкирских домов, которые бы постоянно занимались курсовыми делами, не находится; а в посылаемых заграничных векселях и прочих расчетах московское купечество сообразуется с курсом, означаемым в С.-Петербургской коммерческой газете; акций при Московской бирже не продается и не покупается». И даже после того, как последовал выпуск облигаций московского городского кредитного общества и билетов первого внутреннего 5-процентного с выигрышами займа, и когда стали совершаться продажи процентных бумаг на бирже, биржевой комитет упрямо констатировал, что фонды обращаются на бирже весьма редко, а уж если такое и происходит, то курсы на бумаги «постоянно соответствуют курсам С.-Петербургской биржи». В этом, действительно, сказывалась тесная связь между двумя крупными биржами. Она стала еще более заметна в 1869 году, когда в столице функционировала незаконная Демутовская биржа. В это время в Москве незаконная фондовая торговля также активизировалась. Содержатели банкирских домов сходились в Чижовском подворье на Варварке. Эти сходки были прекращены по распоряжению генерал-губернатора. Через несколько месяцев встречи игроков под названием «утренней фондовой биржи» возобновились в доме Грузинской царевны. А еще позже содержатели банкирских домов все же выразили желание легализовать свои «собрания по фондовым делам». Составление гоф-маклером ежедневно котировок по торгам началось на бирже лишь с 1870 года.

Нерасположение биржевого общества к торговле фондами на Московской бирже, помимо личного состава участников, вероятно, объяснялось еще и тем, что «самостоятельного курсового дела в Москве никогда не существовало»: московская фондовая торговля сначала находилась в полной зависимости от Петербургской, а потом перешла в непосредственную подчиненность бирже Берлинской. От такого «рабства» Московская биржа стала постепенно освобождаться лишь с 1889 года, когда часы биржевых собраний были перенесены на более раннее время дня, а курсовые дни со среды и субботы изменили на вторник и пятницу. Такого перенесения биржевых часов и курсовых дней оказалось достаточно для того, чтобы придать биржевой торговле спокойный характер. По признанию одного биржевого деятеля того времени, который пробовал острить, «ныне фондовики в среду отдыхают, а по субботам в баню ходят».

Улица Ильинка, ее Карунинская площадь, где разместилась биржа, в 60-е годы XIX века постепенно меняла свое лицо, превращаясь в главную торговую и финансовую улицу города. Здесь размещались банковские конторы, представительства старых и молодых фирм, многочисленные склады. Китай-город, район, где все это происходило, сравнивали с финансовым центром Лондона — Сити. «В биржевой час тут бьется пульс всей промышленной России и всех крупных сделок с заграницей,— вновь обращаемся за свидетельствами к московскому бытописателю,— …в банках на Ильинке и в переулках у Верхних торговых рядов с утра до обеда происходит прилив и отлив денежных оборотов, питающих весь этот громадный торгово-промышленный рынок».

Не отставали и тогдашние газеты. И, несмотря на совершенно противоречивое отношение обывателя к купцу, сознавали важность, значимость этого сословия в жизни.

«Купец идет. На купца спрос теперь,— писала газета «Новое время».— Купец в моде. От него ждут «настоящего слова». И он везде не заставляет себя ждать. Он произносит речи, проектирует мероприятия, издает книги, фабрикует высшие сорта политики, устраивает митинги и проч. В Москве один знаменатель — купец, все на свою линию загибающий. Купец тут снизу, сверху, со всех сторон. Он и круг, и центр московской жизни. И с этим все уже настолько свыклись, что никто, вероятно, и не воображает Москву без купца. В сущности, это даже и естественно, потому что купец есть органическая часть Москвы — ее рот, ее нос, ее начинающие прорезываться зубы. В Москве вы шагу не сделаете без купца. Он и миткалем торгует, и о категорическом императиве хлопочет, и кузьмичевскую траву исповедует, и лучшие в мире клиники устраивает. Все, что есть в Москве выдающегося,— в руках купца или под его ногами. У него лучшие дома и выезды, лучшие картины, любовницы и библиотеки. Загляните в какое угодно учреждение — вы непременно встретите там купца, очень часто в мундире, с «аглицкой складкой», с французской речью, но все же купца, со всеми его «ордынко-якиманскими» свойствами, которые не выветриваются ни от каких течений, ни от какой цивилизации…»